Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ]

В груди у Захара стал образовываться прохладный пузырек знакомой до зубовного скрежета жестокости, принуждавший его драться как бы без души, но с полным контролем над своими действиями. Движение его все больше становились экономными и целенаправленными, во всей сухопарой фигуре начали чувствоваться звериные повадки, заставляющие противника ошибаться из–за своей непредсказуемости. Швед вдруг осознал, что вызвал на поединок не вымуштрованного европейца, действия которого были предельно ясны, а как бы саму природу, ощетинившуюся от посягательств на нее тысячами невидимых ядовитых стрел, каждая из которых имела право сразить его наповал всего одним незаметным уколом. Но было уже поздно, в глазах его соперника появился дикий блеск, загасить который смогла бы теперь лишь одна его смерть. И швед, не желая признавать своего поражения, бросился напролом, как ходили когда–то его предки, немецкие псы–рыцари — тупорылой свиньей. Короткая схватка привела к тому, что сабля потомка рыцарского рода сделала в воздухе сальто мортале и воткнулась острием в ковер, увешанный оружием от верха до низа. Она будто твердо решила занять свое законное место. Кавалерийский офицер, облаченный в костюм матерого волка, беспомощно развел руками в стороны, не зная, на чем остановить свой взгляд. У него даже мысли не возникло броситься к ковру и сорвать с него другой клинок. А может он понимал, что добежать до стены все равно не удастся, слишком легким и быстрым попался ему соперник, по лицу которого было видно, что он мало думает о пощаде к своим врагам.

Между тем Захар воздел саблю и вознамерился пустить ее под воротник шутовского костюма на противнике, телом его двигало лишь одно желание — довести начатое дело до конца. Тем более, что ссору затеял не он, а этот хлыщ с неправильной формы башкой, решивший претендовать на руку и сердце его будущей супруги. Этого допустить было нельзя, такой поворот событий походил бы на поражение. Захар швырнул клинок вперед, ощущая всем своим существом, как лихо рассекает он воздух и как несет неминуемую гибель обидчику.

И в это время по двери кто–то сильно ударил, она распахнулась и в комнату вбежала бледная хозяйка замка, облаченная в незатейливое широкое платье, больше похожее на домашний халат. На ногах у нее красовались меховые тапочки. За спиной девушки остановился широкоплечий слуга, принесший перед этим одежду. Было ясно, что это он предупредил о поединке свою госпожу и открыл для нее двери.

— Захар! — коротко выстрелила Ингрид именем своего возлюбленного. И тут–же потребовала. — Захар, опомнись!..

Казак лишь в последний миг успел развернуть саблю, припечатав ее плашмя ко лбу противника. Почувствовал, как сочно вмялся клинок в кожу, увидел, как из–под него выдавилась кровь. Ударив по инерции соперника плечом в грудь, он заставил его отлететь к стене и стукнуться затылком о штукатурку. Швед обмяк, медленно сполз на паркетный пол.

— Захар! — как заклинание повторила Ингрид, она прижала руки к груди. — Зачем ты это сделал?

Жених девушки выпрямился, затем перевел дыхание и, осмотревшись, прошел в угол комнаты, где лежали ножны, отброшенные туда перед поединком. Вложив в них саблю, он повесил оружие на прежнее место, передвинулся к раскиданным на диване своим вещам. И молча стал переодеваться в свой серый костюм в крупную коричневую клетку и в такие же брюки. Когда влез в ботинки из крокодиловой кожи, обернулся к невесте, стоявшей возле открытой двери, и спросил:

— Сударыня, когда прикажете мне отсюда уезжать?

Опустошенный дуэлью, он стал спокойно ждать ответа. Сейчас ему было все равно, в какой форме он последует.

— Кто тебе такое сказал? — воззрилась на него Ингрид, не переставая бросать встревоженные взгляды в сторону распростертого на полу бывшего своего кавалера. — И почему ты спрашиваешь именно про это, а не про что–то другое?

— Потому что так мне приказывал друг твоего детства, который все–таки успел получить свое.

В комнате установилась тишина, лишь слышно было, как бурно дышит девушка и как скрипит толстыми ботинками коридорный. Слуга исполнил свою миссию, но ссора могла иметь продолжение, поэтому он не торопился уходить. Наконец Ингрид оторвала от паркета подошвы своих домашних тапочек и подошла к Захару,

— Ты приехал ко мне, а не к моему бывшему другу, — она заглянула жениху в его темные зрачки, положив ладони на его грудь, с тревогой спросила. — Как ты думаешь, он не умер?

— Здоровый твой Карлсон, — облегченно засмеялся Захар. — Пусть благодарит тебя, потому что ты, Ирэн, спасла ему жизнь. А я бы ему личных оскорблений не простил. Знаешь, что он мне сказал?

— Скажи, если не секрет?

— Что я тебя не достоин.

Казак переступил с ноги на ногу и попытался всмотреться в огромные голубые зрачки любимой девушки. Она улыбнулась всеми овалами своего молодого красивого лица, затем притянула голову Захара к себе и как маленького поцеловала его в лоб:

— Это Вилен Карлсон не достоин тебя, а ты у меня единственный… На всю жизнь.

В огромном и прохладном зале приемов, к которому вела узкая мраморная лестница, начали собираться гости, приглашенные на должное состояться в семействе Свендгренов значительное событие. С другой стороны помещения вниз спускалась еще одна такая же лестница, ведущая сразу и в покои хозяев, и на выход из замка. Графы, бароны, герцоги, другая знать, до этого неспешно гулявшие по многочисленным комнатам, увешанным картинами и уставленным скульптурами, стали занимать свои места вдоль стен с горящими медными канделябрами и светильниками в нишах. Хрустальные люстры, спускавшиеся с потолка на длинных медных же цепях, осыпали мелкими световыми кружевами паркетные полы, покрытые лаком и отшлифованные, уподобив их вечернему пруду со склонившимися над водой жасминовыми кустами. Захар стоял рядом с Ингрид в противоположном от входа конце зала, в то время как отец и мать девушки дежурили у его дверей. Всю стену за спиной молодых занимала огромная картина, написанная маслом, на которой были изображены два рыцаря в доспехах и с длинными мечами в руках, восседавшие на мощных скакунах. Они сцепились в смертельном поединке прямо перед королевской ложей. В ней сбоку венценосной особы с любопытным взором ужималась от охватившего ее страха бледная девушка с горящими глазами, видно было, что одним из рыцарей являлся ее возлюбленный. Она терзала в руках белый платок, не замечая, что царственного вида дама, ее мать, давно наблюдает за ней, не выказывая никаких чувств. Этой девушкой, по рассказам Ингрид, являлась ее прабабка, вскоре вышедшая замуж за одного из поединщиков. Картина поражала величием драмы, происходящей на глазах у публики, и равнодушием к ней со стороны власть предержащих. По бокам ее возвышались две статуи рыцарей с опущенными забралами, положивших руки в железных перчатках на рукояти длинных мечей, а посередине распустилась лотосом беломраморная чаша, наполненная водой.